Он сбежал сегодня с  дня рождения лучшего друга. Заглянул домой.  Ошпарено швырнул куртку на пол (не было желания искать вешалку).

Уже час, как мама на работе. На кухонном столе лежала утренняя записка, написанная чёрным карандашом. Обычно перед уходом, за завтраком, мама оставляла для Макса сообщение, возле листочка рассыпаны крошки от батона. Какие-то задания: просьба сходить в магазин, достать из морозильника куриную грудку или проверить водомеры, разогреть кашу, после учёбы положить денег на её телефон, оплатить интернет. Могло быть и простое пожелание хорошего дня – всего не припомнишь. На этот раз мама попросила позвонить ей в свободное время. Видимо, хотела узнать, как прошёл день рождения у Кирилла и все ли остались довольны. Сейчас Максим прочел мамину записку не так, как раньше. Внезапно, по мере чтения,  в него вселился страх, становясь всё больше, отчётливо давая о себе знать, разрастаясь и заполняя его существ. Максим вдруг подумал, что никто никогда не был к нему так добр, никто так не заботился и не любил его, как мама! Он осознал это, и оттого испугался: его всегда любили, и он принимал эту любовь за данность. Перед внутренним взором поплыли какие-то картины.

В глазах защипало. Макс представил кладбище. Ледяные наконечники лопат врезаются в землю. Пока одни чужие люди поддевают лопатами рыхлые комья и засыпают яму, другие – чужие в молчании наблюдают за их  ритмичными движениями, лишь изредка заглушая металлический скрежет своими всхлипываниями. Холодный ветер выбивает из него последние слёзы отчаяния и разбрасывает их по щекам. Максиму нужно крепиться, и похоронная процессия продолжается. Вот деревянный крест, покрытый лаком, с двумя горизонтальными и одной косой перекладинами вбивается в землю. На нём рамка с чёрно-белой фотографией, а на фотографии – мама ласковым взглядом смотрит на Максима, улыбается. В «гранитной» улыбке сосредоточено последнее желание мамы передать ему свою любовь. А ещё этот взгляд настоятельно просит сына не рассматривать надпись. Нет! Этого не может быть! Произошло недоразумение. Под фотографией зачем-то выгравировали две даты, а между ними поставили жирное тире. Большие венки, красные гвоздики, чёрные ленты…

Всё, хватит! Макс судорожно вцепился в листок руками, спазм не давал дышать. Не выдержав напора, он снова разрыдался. Солёная влага билась фонтаном из распухших глаз! Он придумал себе достойное наказание за собственное безразличие! Макс еще и еще раз перечитывал записку: предложения разбивались на слова, слова дробились на слоги и становились неразличимы, тут же расплываясь от его слез. От одной мысли, что липкие, мерзкие пальцы других, чужих людей дотронуться до маминого письма, ему становилось жутко, и тогда просыпалась ненависть. Бывало, если какой-нибудь штрих уходил от нетрезвого взгляда куда-то в сторону, то Макс прищуривался изо всех сил и возвращал его обратно на место. Он смотрел на записку и думал:

— Позвонить маме, рассказать, как прошел день рождения у Кирилла, вечером встретить её с магазина. Что могло быть важнее этого в жизни? Почему так страшно больше не исполнить простых просьб? Как же можно жить без тебя?

Максим не заметил картонную коробку с хлопьями  геркулеса на краю стола, затронул ее  – хлопья осыпались на пол, и ему пришлось ползать на коленях, старательно собирая каждую крошку, стараясь не оставить ни одной. Странно, он почувствовал удивительный прилив сил при этом. Верно, к нему пришло раскаяние.

Апрельское утро уже проглядывало через приоткрытое оконное жалюзи. Лучи солнца словно искали юношу, но нетрезвого Макса найти не могли. Он сидел под подоконником с  диким гулом в ушах,  как восьмидесятикилограммовый щенок, держа в ладонях хлопья геркулеса. «Так сильно искоробиться!» Никакой дневной свет не нашёл бы Макса в эту минуту, а если бы и нашёл, то даже не посмел дотронуться! Юноша бился в истерике. Это было похоже на первый крик новорождённого, который хочет, чтобы его услышали.

— Прости меня! Я же люблю тебя. Пожалуйста, прости. Мамочка, прости! Прошу, я не знал, что так может быть.

Говорят, если нас услышали, то мы на полшага к пониманию.

— Мама, ты всё для меня делаешь. Ради меня живёшь. Как же я мог? Вот так?

Когда Макс выкрикивал, запах табака еще острее ощущался во рту. Стало противно.  Свою истерику он довёл до логического завершения, несколько раз повторив тихим шёпотом:

— Никого не буду любить, кроме тебя!

В коридоре всё так же брошена весенняя куртка. Максим покупал её с мамой в октябре прошлого года. В тот день они встретились с ней после работы, зашли в торговый центр «Тройка», поднялись по эскалатору в «Zolla». Куртка дорогая. Макс ещё долго не мог отойти от кассы, прежде чем сказать: «Спасибо, мама». Ему было немного неловко. Почему-то Макс чувствовал себя виноватым, хотя никто не винил. Самая обычная покупка. А история покупки запомнилась, как бы подтверждая значимость в его жизни – мамин подарок.

Он поднял с пола тёмно-синюю куртку с большим капюшоном, отряхнул её, вернул вывернутые рукава в исходное положение и повесил на крючок в шкаф. На время ему стало как-то немного спокойнее. Но печаль всё равно давила, словно тяжелей огромной плитой. Мысли о самом чудовищном не переставали лезть в голову: одна страшная мысль толкала другую, слабую. Что страшнее, то и побеждало. В этом тёмном коридоре подсознания мерцало: «Что такое свет?» Макс вспомнил, как упрекнул когда-то маму в том, что нам надо сменить эту старую тумбочку на современную, чтобы он приводил друзей и больше никогда не задумывался о том, что в квартире есть какие-то недостатки. В пространстве узкого коридора Максу ничего не оставалось, кроме как зависнуть и смиренно пережидать чехарду мыслей. Как будто легкомысленность Максима несколько лет не оставляла его, и всё это время лишь ждала подходящего момента, чтобы обернуться для него настоящим ужасом.

Юноша добрался до ванной комнаты почти вслепую, как в темном тоннеле, хотя в коридоре горел свет. Он запер дверь ванны – паника осталась за дверью, грусть всё равно пробивалась сквозь узкую дверную щель. Включил воду сильной струей. Осталось поймать подходящую температуру, чтобы мурашки по коже! Переживания захлебнутся в воде, уйдут сами собой. Боль отойдет, и душа согреется. Он подставил левую руку под струю – вода начала скатываться с характерным звуком.

На лице Макса появилась слабая улыбка:

— Сейчас освежусь, потом посплю, протрезвею. Не хочу, чтобы мама шла по улице одна. Я ее встречу. Главное, чтобы у мамы всё хорошо было. Больше ничего не надо!

Алексей Маклаков