Литературный Клуб «Терра Литература» представляет материал в память о замечательном русском писателе Викторе Петровиче Астафьеве (1924–2001), ветеране Великой Отечественной войны – к 100-летию со дня рождения!

Специально для читателей сайта «ТЕРРА ЛИТЕРАТУРА»

****

Виктор Петрович Астафьев известен российским и зарубежным читателям как выдающийся писатель «военной прозы», ветеран Великой Отечественной войны, как автор изучаемых в школе произведений – «Царь-рыба», «Последний поклон». Между тем В.П. Астафьевым создано немало и других книг, составивших 11-томное Полное Собрание сочинений, изданное в Красноярске – городе, в котором государственный педагогический университет носит имя В.П. Астафьева.

К каждой книге Виктор Петрович относился как к уникальному творению: «Вероятно, у книги, как и у человека, своя судьба. И «Пастушке» [повесть о Великой Отечественной войне «Пастух и пастушка» (1971) – ред.] надо рождаться так, а «Царь-рыбе» этак… Я понял, что форма будущего – это короткие новеллы, небольшие повести, «позволяющие писать жизнь коротко»». В высказывании писателя ощущается пафос, присущий всему его творчеству: В.П. Астафьев был человеком независимого мышления, порой оппозиционного – по отношению к «официозной» литературе, существовавшей в советский период, наряду с подлинными шедеврами. В 1960-е годы – и до начала 1980-х, когда писатель примкнул к литературному течению «деревенской прозы» (В. Шукшин, В. Белов, Ф. Абрамов, В. Распутин), он в определенном смысле противопоставил свои произведения так называемым «народным» романам об истории революции, «генеральской» литературе о войне. В.П. Астафьев считал подобные произведения «псевдонародными» и потому не ставил цель – соблюдать жанровый канон эпопеи. Однако масштаб затронутых проблем, прежде всего постижение писателем проблемы гуманизма (например, в рассказе «Жизнь прожить», 1985; романе «Прокляты и убиты», 1995), и созданные им народные характеры поражают читателя не меньше, чем художественные открытия Л. Толстого в эпопее «Война и мир», суровая правда о величайшем Сталинградском сражении в романе-эпопее В. Гроссмана «Жизнь и судьба».

Виктор Петрович Астафьев – один из лучших писателей земли Русской, гуманист, наделенный величайшим даром – Слова! Потому и в XXI веке, в наши дни произведения В.П. Астафьева, обращенные к сердцу читателя, не оставляют равнодушным ни одного человека, в ком живы память, совесть, милосердие, сострадание.

****

В.П. АСТАФЬЕВ

ЗАТЕСИ

ВИДЕНИЕ

Густой утренний туман пал на озеро Кубенское. Не видать берегов, не видать бела света – всё запеленалось непроглядной наволочью. Сидишь, сидишь над лункою, да и пощупаешь лёд под собой, чтобы почувствовать опору, да и себя почувствовать, а то уж вроде бы и сам уплыл в пространствие, покрылся туманом, растворился в белом сне.

Рыбаки блуждают в ту пору на озере, кричат … рубят лёд пешнёй, отгоняют от себя оторопную тишину.

Я первый раз на озере Кубенском. Мне здесь всё занятно и жутковато немного, но я не признаюсь себе в том, и только оглядываюсь вокруг, радуясь, что шагах в трёх от меня маячит фигура товарища. <…> Я тоже вытащил ерша, растопыренного, невозмутимого, и бросил в вешнюю лужицу, образовавшуюся на льду. В лужице плавали у меня уже окунь и сорожки. <…>

Как и когда поднялось в небе солнце – я не заметил. Обнаружилось оно высоко уже и сначала проступило в тумане лишь призрачным светом, а потом обозначило и себя, как в затмении, ярким ободком. Туманы отдалились к берегам, озеро сделалось шире, лёд на нём как будто плыл и качался.

И вдруг над этим движущимся, белым в отдалении и серым вблизи льдом я увидел парящий в воздухе храм. Он, как лёгкая, сделанная из папье-маше игрушка, колыхался и подпрыгивал в солнечном мареве, а туманы подплавляли его и покачивали на волнах своих.

Храм этот плыл навстречу мне, лёгкий, белый, сказочно прекрасный. Я отложил удочку, заворожённый.

За туманом острыми вершинами проступила щётка лесов. Уже и дальнюю заводскую трубу сделалось видно и крыши домишек по угорчикам. А храм всё еще парил надо льдом, опускаясь всё ниже, и солнце играло в маковке его, и весь он был озарён светом, и дымка светилась под ним.

Наконец храм опустился на лёд, утвердился. Я молча указал пальцем на него, думая, что мне пригрезилось, что я в самом деле заснул и мне явилось видение из тумана.

– Спас-камень, – коротко молвил товарищ мой, на мгновение оторвавши взгляд от лунки, и снова взялся за удочку.

И тогда я вспомнил, как говорили мне вологодские друзья, снаряжая на рыбалку, о каком-то Спас-камне. Но я думал, что камень – он просто камень. На родине моей, в Сибири, есть и Магнитный, и Меченый, и Караульный – эти камни либо в самом Енисее, либо на берегу его.

А тут Спас-камень – храм! Монастырь!

Не отрывая глаз от удочки, товарищ пробубнил мне историю этого дива. В честь русского воина-князя, боровшегося за объединение северных земель, был воздвигнут этот памятник-монастырь. Предание гласит, что князь, спасшийся вплавь от врагов, начал тонуть в тяжёлых латах и пошёл уже ко дну, как вдруг почувствовал под ногами камень, который и спас его. И вот в честь этого чудесного спасения на подводную гряду были навалены камни и земля с берега. На лодках и по перекидному мосту, который каждую весну сворачивало ломающимся на озере льдом, монахи натаскали целый остров и поставили на нём монастырь. Расписывал его знаменитый Дионисий.

Однако уже в наше время, в начале тридцатых годов, в колхозе развернулось строительство и потребовался кирпич. [Далее В.П. Астафьев говорит о технологии древних строителей, из кирпича сотворяющих монолит]. Пришлось взорвать монастырь. Рванули – и всё равно кирпича не взяли: получилась груда развалин и только. Осталась от монастыря одна колоколенка и жилое помещение…

Я смотрел на залитый солнцем храм. Озеро уже распеленалось совсем, туманы поднялись высоко, и ближний берег темнел низкими лесами, а дальний вытягивался рваным пояском. Среди огромного, бесконечно переливающегося бликами озера стоял на льду храм – белый, словно бы хрустальный, и всё еще хотелось ущипнуть себя, увериться, что это не во сне, не миражное видение, на которое откуда бы ты ни смотрел, всё кажется – оно напротив тебя, всё идёт будто бы следом за тобою.

Дух захватывает…

Я смотрю и смотрю на Спас-камень, забыв про удочку, и про рыбу, и про всё на свете.

****

Предлагаем фрагмент интервью В.П. Астафьева журналу «Литературная учёба» (Книга вторая, март-апрель 1990) – из беседы с В. Каширской.

ЧАС РОССИИ

В. Каширская: Виктор Петрович, внимание читающей публики приковано нынче к литературной полемике. Были времена, тоже не простые, кстати, когда писатели самоотверженно брали на себя ношу народной растерянности, гнева, веры, так быстро перелицованной в неверие, и подчиняли себе обстоятельства… А противостояние журналов «Молодая гвардия», «Наш современник», например, «Огоньку»?

В.П. Астафьев: Я не думаю, что это борьба. Это естественное состояние для журналов. И так было всегда. А вы побольше площади молодым оставляйте – вот ваша роль и ваша борьба. Когда я входил в литературу, у нас областные альманахи были. Какую большую работу делали! …

Отличительная черта у большинства [начинающих писателей] – гладкопись… Нет, уже в среднем народ владеет литературной грамотой в пределах Литинститута, но это мало, очень мало.

В. Каширская: Виктор Петрович, Литинститут – альмаматер многих неплохих писателей, а уж если знаменитостей перечислять…

В.П. Астафьев: После того курса, где учились Ольга Фокина, Коля Рубцов, Вася Белов, Толя Передреев, Лёня Мерзликин, братья Сафроновы – я называю целые косяки, – такого ведь не было больше. Ну, раз в пять лет появляется знаменитая личность, не чаще. Остальные выпускаются, тут в Москве оседают по журналам, начинают нас учить, как работать. Так ведь рукописи идут поразительно одинаковые, гладкопись, правильность и до зависти огромная литературная самоуверенность, а дерзости мало… Кафку читали, Джойса, Камю – считают, что им теперь подвластно всё.

Вот пишут мне люди, начитанные будто бы, но уж не во вред ли им лишнее образование? Мало натуры остаётся. Биография слабая, жизненный опыт мал, трагедий личных и несчастий очень мало для того, чтобы быть писателем, и плюс переученность, которая приводит к литературной изощренности, белокровию подобной! Они сразу, минуя период практической учёбы, берут чужие литературные высоты, ещё не умеючи прикрепить к ногам крюки, еще ни разу не сходивши на гору, они уже альпинисты, презирают нас, и Пушкина заодно, и занимаются словесной эквилибристикой. И упираются в какой-нибудь психологический литературный барьер.

А барьер очень простой – русская литература неумолимо логическая вещь. По логике нет ей равных литератур.

Поясню мысль примером. Если герой полюбил медсестру в госпитале, то на следующей странице в зарубежном романе он может оказаться в Генуе, в Италии, и медсестра эта там.

Миленькие мои! Но в русской литературе полагается поведать читателю, как он её полюбил, как пах крахмалом её халат, какого оттенка волосы были при закате, как светились её глаза, какое произношение у неё было, каков нос и как ехали они в Геную – в отдельных купе или вместе, поцеловал он её ручку или нет. Приехали в Геную – смена декораций, ощущение от перемены мест, от перемены климата, – герой-то раненый, он особо это чувствует, и как выглядит медсестра, которая не спала ночь в поезде… И должен это ты сделать всё на полутора – двух страницах.

Невероятная литература, в ней так трудно работать…

– А эту неумолимую логику российскую просто отпихивают, говорят, что это архаизм, что они-де нетрадиционны, что они новаторы. Господи, не сочтите за хвастовство, но я могу за вечер надиктовать новый новаторский роман. И будет без запятых, с нюансами всякими и с произношением гнусавым.

В. Каширская: Виктор Петрович, что ж, нельзя судить графоманию по законам какой бы то ни было литературы: где нет ничего, там нет ничего. Но если молодой человек талантлив, он должен услышать, понять т, может быть, овладеть не только книжным … миром, но и обратиться к жизни, к своим истокам… Теперь другие времена, и богатство возвращается к своему истинному владетелю и создателю – народу. Мы читаем Карамзина и Розанова, Бердяева и Замятина, Флоренского и Набокова, Зайцева и Ходасевича. Наш журнал тоже последовательно занимается возвращением философского и литературного наследия…

– Вы говорите о создании особой духовной атмосферы для восприятия такой литературы?

В.П. Астафьев: Древняя литература всегда своевременна… «Своевременно ли «Слово о полку Игореве» или «Летописи», крест, старая архитектура, своевременны ли тогда, когда всё сменилось – образ мыслей, ритмы шага, ритмы дум, ритм жизни.

Мы уж такие энергичные, своевременные, бегом бежим, а в ХVI – ХVII веках ходили пешком, медленно, менуэты танцевали… Правда и убивали друг друга. Хотя и не очень по нынешним меркам быстро – копьём, топориком, а сейчас … не только от человека, но и от города, материка, культуры [может ничего не остаться].

В. Каширская: Виктор Петрович, литературные имена всегда существовали какими-то родственными купами, конечно… Вы могли бы назвать имена своего «родного ряда», как Вы их видите?

В.П. Астафьев: Это мои друзья – Распутин, Носов, Белов, покойные Абрамов и Акулов, Василь Быков, Юра Гончаров в Воронеже, мало кем замечаемый, очень большой художник. Это Николай Никонов в Свердловске [Екатеринбург], Володя Сапожников в Новосибирске, Борис Куликов в Ростове-на-Дону, там же Нина Суханова.

****

Дар слова: Виктор Петрович Астафьев : (к 85-летию со дня рождения) : биобиблиографический указатель: статьи / Гос. универс. науч. б-ка Красноярского края : Красноярск. Гос. пед. ун-т им. В.П. Астафьева. – Иркутск: Издатель Сапронов, 2009. – 640 с.

Бедрикова М.Л. Архаичное и современное в «традиционной» русской прозе конца ХХ в.: (проза В. Астафьева середины 90-х гг.) // Шешуковские чтения: Проблема эволюции русской литературы ХХ века. – М.: МПГУ, 1998. – Вып. 5. – С. 21–24.

Осипова А.А. Концепты «Жизнь» и «Смерть» в художественной картине мира В.П. Астафьева: монография / А.А. Осипова. – М.: ФЛИНТА НАУКА, 2012. – 200 с. Р е ц е н з е н т: д-р филол. наук, проф. МаГУ (г. Магнитогорск) С.Г. Шулежкова.

Материал подготовила Бедрикова Майя Леонидовна – к. филол. наук, доцент